|
сказка на ночь для тани в день её двадцатиления
ПСИХ - Пррривет. - ……… - Эй, привет! - …Взрываем континенты… взрываем… интерне-е-еты… - Ох, ничего себе! Псих заглянул мне в лицо и отшатнулся. Ну и что. - Сколько ты была там? Ты знаешь, что такое «хорошо в меру»? Почему ты умудряешь повернуть все к себе худшей стороной, передернуть так, что… - Почему вообще все? Псих уселся поудобнее и стал на меня смотреть. Как он меня находит? Такое чувство, что он просто растворен в воздухе города, а когда захочет поговорить, концентрируется рядом со мной на лавке на бульваре, у поручня речного трамвайчика, на траве в сквере, в последнем вагоне метро – где угодно. - Псих, мне нужна новая философия. Старая свое отработала. - И ты ищешь её в И-нете до зеленых чертей в глазах. - Не хочу говорить. Мне нечего сказать людям. Я вообще разочарована. Почему все ведут себя не так, как мне надо? - Хороший вопрос. Псих подобрал рукава своей смирительной рубахи и прикурил. - А почему ты одна? Где твои дурацкие друзья? - Не знаю. Шляются где-то… От Мэник я вообще предпочитаю держаться подальше… - Что это вдруг? Прошла любовь, завяли помидоры?.. - Оххх… Она ж ненормальная! Не надо, не надо вот этого ехидного смеха. И я, и ты по сравнению с ней – образцы благоразумия. У неё кризис. - Тоже философию потеряла? - Вместе с головой. Она постриглась налысо и выбрила на затылке слово «ЖОПА». А на мой вопль ужаса выдала, знаешь, что? «Меня тошнит от этого лицемерия, все такие умные, хорошие, куда деваться! А на самом деле в головах у людей дерьма побольше, чем в заднице! И пора это уже признать и задуматься над тем, что с этим делать! И по-настоящему пытаться стать лучше, а не любоваться собой, наплевав на все на свете! Просто выворачивает от всех этих самовлюбленных уродов!!! Это восстание. И ты, если понимаешь, о чем я, сделаешь то же самое!» Псих только посмеивался, видя мое возмущение. - Милая девочка, твоя Мэник. Никогда мне не нравилось, что ты с ней общаешься. Это от неё в тебе эта нетерпимость и склонность к идиотским революциям. - А ты переобщался с психиатрами. Не надо ставить мне диагнозы. В общем, я сказала ей, что все понимаю, но попросила также понять меня, как ценительницу человеческой красоты, и посоветовала не звонить мне, пока волосы не отрастут хотя бы сантиметра на два. Она тоже все поняла. - И ты теперь одна. А Полосатый – все по-прежнему? - Кто такой Полосатый? - Понятно, значит, по-прежнему. Ты когда-нибудь поймешь, что это бесполезно. Ты понимаешь, что ты только нервы себе мотаешь? Ты что хочешь тоже на такую форму одежды перейти? Псих взмахнул рукавами. Внутри у меня все сжалось. Неужели не понимаю? - Я все понимаю! Я все понимаю! Мне самой надоело! Надоело до чертиков! Все говорили: забей, расслабься. Я так и сделала. И все стало хорошо. А потом мы встретились, и это спокойствие взорвалось, как бомба замедленного действия. Я раскричалась, потом взяла себя в руки – не позволю ему портить себе настроение – я забыла… И все стало хорошо. На три часа, потому что мы опять встретились. И мир снова рухнул. Опять бей себя по щекам – прекрати истерику! Ты забыла! Знаешь, как это называется?! Война с собой! Как ты думаешь, нет, ты задумайся, можно победить в такой войне? Я устала воевать, устала повторять: я забыла, мне все равно, мне хорошо. Потому что ни фига я не забыла! Потому что мне плохо! - Тихо, тихо…Я понимаю… Ничего не могу тебе сказать… Просто… - Ты знаешь, что такое четыре часа, не отрываясь, смотреть на аську и, скрестив пальцы, умолять: подключись, подключись, подключись!!! Offline!!! Оffline, offline, offline, offline… Мы оба замолчали. Да, что тут скажешь. Всё очень запущено. Ну ладно, по крайней мере, Псих рядом. Он очень хороший. Я знаю его давно. Как сейчас помню, мы познакомились, когда я первый раз сбежала из дома (ненавижу вас всех!). Я уверенно шла по абсолютно незнакомому переулку, глотала слезы и очень гордилась собой и своей отвязностью. Потом я увидела психа. Он пытался стрельнуть сигарету, ему, похоже, это не удавалось, и он был близок к отчаянью. Люди от него шарахались, и я могу их понять. Высокий, отчаянно худой, на ногах – домашние тапочки, потертые джинсы в полоску, из слишком коротких рукавов кургузого пальто свисают рукава рубахи, явно смирительной… Он обращался ко всем без разбору, он страдал. - Девочка… Хотя я знаю… Откуда… Ты слишком… Девочка, сигаретки не будет!!! - Пойдем, я тебе куплю. Вообще-то у меня хорошие родители, и они запрещали мне разговаривать с незнакомцами. Вообще-то меня учили обращаться к взрослым на «Вы». Вообще-то деньги были даны на школьные завтраки. Но я сказала – пойдем, взяла его за рукав и повела через дорогу к табачному ларьку. Ему нужна была помощь. Правда. Без дураков. Все было очень серьезно. А потом мы сели на край тротуара, он закурил, а у меня проснулась совесть: он отравляется, а я в этом виновата. - Дай мне, тебе меньше достанется. Он посмотрел на меня. У нас были одинаковые глаза. Я эти глаза каждый день в зеркале видела, они довольно странно смотрелись на чужом лице. Хотя лицо с твоими глазами трудно назвать чужим. До сих пор не знаю, замечает ли он это. Он заговорил, ни у кого никогда больше не слышала такого голоса, настолько мягкого, что кажется, что слова просто возникают в твоей голове. - Ты есть хочешь? - Да. - А дорогу домой найдешь? - Нет. - А вернуться хочешь? - … Да… - Пойдем. С тех пор мы – друзья. Хотя он говорит, что не считает меня своим другом, это значит, что он ничего от меня не ждет. И, следовательно, я не могу его предать. Предательство – это когда ты сделал не то, что от тебя ждали, и тебе сказали: ты – предатель. И я ничего от него не жду. Он находит меня – раз в месяц, реже, чаще, когда захочет, или когда я могу выносить только его и не могу выносить одиночество (он это чувствует). Что я про него знаю – то, что он снимает чердак у голубей (он сам так сказал), питается сигаретами и вдребезги напивается водой из луж. А ещё умеет летать. Но это неточно. Может, это бред моих затуманенных алкоголем мозгов. Дело так было. Я однажды проснулась, на полу – батарея пивных бутылок, перемежающихся водочными, даже одна из-под текилы прослеживалась (во круто!), вчерашний день скрыт густой пеленой. Поднимаю глаза – лампочка Ильича разбита. И раз, четкая такая картина: - Я т-тебе друг!? Или ех-хидна?! Д-друг! А у друзей с-секретов нет! И хоп – отталкивается от пола, круг под потолком, чуть не в шкаф, в сторону, ой!, чпок, лампочки нет. Темно. Я обнаружила Психа на антресоли. На мои робкие вопросы по поводу вчерашнего он ответил, что вообще ничего не помнит, и вообще у него дела, и вообще «пока». И пропал месяца на три. Такие дела. А ещё он признался мне, что не знает, жив или умер. Ну согласитесь, долго человек на одних сигаретах протянет? А он вот живет. Вот он и думает, может, он уже умер. Но это мы выяснить не смогли. Я никогда не видела мертвых, а он не помнил, может, и видел, но забыл. Когда-то, очень-очень давно, даже нельзя сказать, когда, он любил Очень Разумную Женщину (вот смеху –то!), но она не понимала романтики пускания мыльных пузырей с крыши, пития пива на свалке на берегу Финского залива, или катания на троллейбусе, зеленых пиджаков не носила, на лестницах не сидела. Короче, странная баба была, как я понимаю. Но он-то в неё влюбился. И выбросился из окна. С семнадцатого этажа. Псих. Последнее, что он помнил, подоконник. Первое – лето, асфальт, мешают рукава, хочется курить… Жил он спокойно. Никто его не трогал, милиция, например, не трогала никогда. Стеснялись, наверное, к нему подойти. Никто его не искал. Курил, гулял… Честно говоря, просто не знаю, как он проводит время, когда не со мной. Человек с глазами, как у меня. Это я все к тому, что не совсем обычный он был, не совсем. Не такой, как все, согласитесь. Что-то вроде белой вороны. - Почему ты так упрямо отказываешься окаменеть? - Может быть, Псих, просто боюсь, что мне станет скучно? - Все равно это произойдет. Уже происходит, ты же и сама понимаешь… - Да, ты прав… Так будет легче. Если бы не Полосатый, я бы давно окаменела, но он не такой, как все… Его не просто забыть… - Но ты забываешь. - Да. ЛЕТО Дни шли. День за днем. Как говорится, жизнь продолжается. Я смотрела по сторонам. Подкрадывалось лето. На улицах был очень тихо. В клубах играли глупую музыку, которую не слышали даже те, кто её играл в этот самый момент. Я ходила на выставки и в клубы, но смотрела только на людей, пытаясь понять, зачем они здесь, на людей, которые тоже не видели на картины и не слушали музыкантов, а смотрели на меня и друг на друга полуравнодушно-полувопросительно. Что делают здесь эти люди? Кто они? Зачем? Зачем здесь эти люди рядом со мной? Они мне не нужны. Такие серые и лишние. Они меня раздражают. Идиотские какие-то, абсолютно бессмысленные, не хочу иметь с ними ничего общего. И почему получается так, что мы приходим в одни и те же места? Тихо ненавижу. А потом перестала обращать внимание. На все. Все исчезло. Все, что было, было давно, и не правда, и не со мной. Я просто перестала просыпаться по утрам, так случилось в одно утро, может быть, оно было прекрасным, и так продолжалось дальше. Дыхание ровное. Теперь я знаю, что это называется «забвение». Солнце на небе, сквер на Китай-городе, мороженное из мака. Псих бредет по траве в мою сторону, не спеша. - Как тебе июль? - Чудесно! - Ты похожа на человека, у которого день рождения в июле. Когда у тебя день рождения? - Не знаю… Как это узнают? - День рождения – это большой праздник! На день рождения всегда дарят подарки. Как ты можешь не знать, когда он у тебя? - Праздник? Ну да, ко мне иногда приходят все, поздравляют, говорят – с днем рождения, дарят разные вещи. Только за всей этой суетой я все время забываю обратить внимание – есть ли какая-нибудь система в этом, как они определяют, что именно этот день – рождения… - Часто приходят? - Последнее время – часто… Все чаще… - Давай сегодня устроим ещё один? Ну ты выглядишь прямо-таки… На лице написано – у этого человека сегодня день рождения! И мы стали праздновать мой день рождения. Псих подарил мне очень много подарков, так как он был один единственный гость и ему пришлось отдуваться за всех, кто мог бы прийти. Он справился – я стала счастливой обладательницей массы полезных и замечательных вещей: зажигалки синей «Крикет», хот-дога с кетчупом, карты метро с рекламой магазина дубленок, пуговицы с четырьмя дырками, газеты «МК» за вчера, солонки из кафе «Ясень», что на Автозаводской улице, 12, букета ромашек, бутылки из под кока-колы пустой 0.2, как на исторических полотнах Энди Уорхола, в которую этот букет был поставлен, яблока зеленого кислого, открытки, на которой был нарисован крем от прыщей, ручки от зонтика, ручки синей шариковой, ручки дверной пластмассовой круглой, а также пера голубя и красного гранитного камешка. Все это было очень приятно и неожиданно. А потом Псих повел меня к себе – хотел показать мне какую-то восхитительную штуковину. Последней восхитительной штуковиной, которую он мне показывал, был обломок водосточной трубы, который просто тихо стоял у него во дворе, а ещё мы как-то с ним видели две пивные бутылки, которые сидели рядышком на бревнышке, и у них была любовь, а ещё… А впрочем, ладно. Курская, Садовое, дворы, сворачиваем в подъезд. Я по привычке устремилась наверх, но Псих свернул в подвал. Там сейчас просто чудесно – объяснил он мне. В подвале стояла по колено горячая вода, поверхность которой плотно заросла сине-зеленой тиной, плотно усыпанной этими, как их, забыла как называются, такие кувшиночки, ну так вот этими самыми всевозможных цветов – желтые, красные, розовые, фиолетовые, зеленые, белые, какие-то рябые, в горох и в полоску. В углу плавал надувной матрас – видимо психова кровать, засыпанный какими-то маленькими, что ли, тряпочками, а посреди комнаты высился чудной баллон, похожий на огнетушитель, тоже красный, только большой. Приглядевшись, я заметила, что тут и там болтаются в воде различные предметы - нехитрое психово богатство – походная кружка с крышкой, чайник с облупленным носиком, пепельница, а в ней – открытая сигаретная пачка и зажигалка. Все было действительно чудесно, немного напрягала, правда, двигающаяся куда-то вплавь по своим делам крыса, да то, что джинсы прилипли к ногам, а я с детства терпеть ненавижу ощущение мокрой ткани на коже. Естественно, мое внимание сразу привлек огнетушитель, то есть не совсем огнетушитель, а баллон для надувания воздушных шаров, специально, чтобы они потом летали вверх. - Откуда? - Тихо сп**дил и пошел – называется – нашел… Как можно умыкнуть такую штуковину, честно признаюсь, даже не представляю. Тряпочки на матрасе на проверку оказались воздушными шариками. Без воздуха, естественно. - Долго и с презрением смотрели друг на друга воздушный шарик и презерватив… И зачем тебе это хозяйство? Псих сорвал одну купавку (вроде так эти цветочки именуют), засунул в баллону в кран (а может это и не кран, хрен знает, как по-научному), потом на все это дело эээ… натянул…ммм…шарик, куда-то нажал, баллон страшно зашипел, шарик из тряпочки резко стал большим и круглым. С цветком внутри. Ловким движением руки Псих завязал его и отпустил. Шарик с цветком внутри взмыл к потолку. - Летающие вазы с цветами. - Обычно цветы в вазы ставят ножками вниз, а не наоборот. - Обычно вазы не летают. Я хочу по всему небу расставить вазы с цветами, какое-то оно у нас часто бывает неуютное… - Долго они там, знаешь ли, не простоят… - Ваза разбилась, цветок упал… С неба на город… Мне все равно нечем заняться. Почему бы не расставлять вазы по небу? - Знаешь, а давай загадаем, что все, кто найдет цветы, упавшие с неба, обязательно влюбятся? - Псих, это жестокий розыгрыш. Над этим городом и так парит достаточно пьяных амуром, которые стреляют по всем подряд, не целясь и не промахиваясь. - Люди не заслуживают жалости. - Да, меня тоже не пожалели… Когда перемалывали так называемое сердце в миксере. Между прочим, без наркоза. - Забей. Неужели тебе есть какое-то дело до других? Или ты за себя боишься? Не бойся. Молния не ударяет два раза в одно и тоже место. Окно открыто. В небо из грязного подвала улетают цветы. Синие тучи за краем города, за синим тучами – солнце. Сто цветов, выросших на болоте, летит над домами. Тринадцать потом запутаются в кронах деревьев. Два упадут прямиком в канализационные люки, вернутся в альма-матер. Двадцать восемь будут беспощадно намотаны на колеса несущихся, черт знает куда, машин, Девятнадцать - растоптаны равнодушными прохожими. Один - съеден невесть откуда появившейся в городе козой. Восемь – сгниют на крышах многоэтажек, Двенадцать будут унесены мутной рекой, шестнадцать – улетят далеко-далеко в леса, поля и прочие дачные участки, взявшие город в плотное кольцо. Мы потом зажигали с Психом ещё дня три, кажется, или больше, время потерялось. Я вернулась домой, смеясь. Смеялась, не могла успокоится. Псих может быть таким забавным – мертвого поднимет своими шутками. Вечер. Сколько дней назад я последний раз пересекала этот порог? Хэх. Иногда можно позволить себе уйти в отрыв, забыть обо всем. Я открыла балконную дверь, чтобы проветрить комнату. На полу балкона валялся маленький желтый цветочек в синей резиновой юбочке. Очень милый. ПИСЬМО ДЛЯ ШИЗИ Салют! /...Мне приснился сон, как будто я объясняю кому-то, что человек сегодня может зеленым на фиолетовом, а завтра - синим, или красным, или розовым на сером, а после завтра - голубым на черном... и так далее... Любовь - это абстрактное понятие, нет ничего конкретного, про что можно было бы сказать - это любовь, как можно сказать - это цветок, а это - шкаф, а это - чашка... и так далее... это ничто, и это может быть чем угодно, и что угодно может быть любовью. Сначала моя любовь была котом Таньки Жаворонковой, который прыгает выше шкафа, ни секунды не сидит на месте, кусается и царапается, но играючи, не оставляя следов. В моей грудной клетке танькин кот обрывал шторы и переворачивал горшки с цветами, а потом из просто сиамского он превратился в кота из солнца, или в солнце в виде кота, и стал обжигаться. Внутри все горело огнем. А потом кот стал Джарвисом Кокером, который, сидя на стуле, подбирал аккорды для БЕБИС, любовь подбирала аккорды к БЕБИС, она была Джарвисом, или Джарвис в этот момент вселился в меня, как любовь. Вдруг ты не знаешь, что такое Джарвис, и как звучит БЕБИС?... Тогда я чувствую в районе солнечного сплетения дождливое утро четверга за три недели до концерта Мультфильмов, когда чай с лимоном пахнет чаем, а соседний дом не видно за туманом, и босые ноги мерзнут от линолеума с черточками, а чашка обжигает пальцы, а ты ещё не проснулся, но уже и не спишь, потому что если б спал, то был бы не один... Телефонный звонок – «ты едешь к Тишине (последний аккорд БЕБИС уже в голове, уже почти песня, Джарвис порвал струну)? Во сколько ты самое раннее будешь на Добрынке? Привези билет». И вот я сижу в кресле, листаю ОМ, БЛОНДИ играют по МУЗ_ТВ, Стрелок ругает БЛОНДИ, его вроде все поддерживают, я, правда, молчу, потому что БЛОНДИ мне даже нравятся, но Стрелок, Тишина и Спутник мне нравятся гораздо больше, и я так рада, что я здесь с ними, немного чужая, а вроде и нет, и я предпочитаю молчать. Стрелок с Тишиной (и со мной) отгадали кроссворд, кругом валяются журналы, слишком много тимофеевых на каждом сантиметре, Стрелок спрашивает - нас с Тишиной - вы не будете кончать, если Тимофеев умрет, с собой? Не будете кончать? А потом Стрелок и Тишина подрались, а Спутник что-то ваяет за монитором, и я из кресла смотрю на него через маленькую комнату, а потом он курит в форточку. Джарвис стоит на сцене перед огромным стадионом и поет ГЛОРИ ДЕЙ, но ты, наверное, не знаешь ГЛОРИ ДЕЙ, и что такое Джарвис... Утро четверга опрокинулось небом вниз и стало Финским заливом, покрытым наполовину льдом, наполовину солнцем и - чуть-чуть - рыбаками. Финский залив уже никак не может уместиться между ребрами, когда любовь становится Финским заливом, уже не она в тебе - а все наоборот - ты в ней, и тогда на пятьсот тысяч процентов понимаешь, о чем пел этот неправильный юноша в красной футболке, который смотрит с моих колен и ехидно и глянцево улыбается. Тонет лодка моя.... Пока кот, пока Джарвис, пока утро с чашкой были внутри, за решеткой, я могла их контролировать, но не море... И что дальше? Что такое любовь? Как может быть что-то одновременно котом и утром? И как это помещается в меня? Я, наверное, стала очень большая изнутри, все больше и больше, и скоро не выдержу давления изнутри - и все.../ ЛЮБОВЬ Осень в городе. В убежища, в убежища, эвакуироваться поздно, бежать поздно, все поздно. Осень в городе. Идет по улицам. Смотрит равнодушно. Равнодушие струится, как туман. Воздух становится голубым и серым от равнодушия. Равнодушие – это такое вещество. Частицы равнодушия взвешены в воздухе, которым мы дышим, мы ходим по магазинам, и на работу, и читаем дома книги, готовимся к зиме. Осень в городе. Паутина все время прилипает к пальцам, её как-то очень много стало, или она просто липкая и повсюду. Я открыла дверь – дверь была открыта. Псих работал граблями, собирая листья в кучу. - Привет, сестренка! - Салют! Что ты делаешь? - Посмотри, во что превратилась твоя квартира, тут листьев больше, чем на улице. Ну да… Я люблю листья. Я их собираю, я собираю листья в охапки и приношу домой, ставлю в стаканы, в банки. А выкидывать их – руки не доходят, да и просто лень. Сейчас все мои листья лежали аккуратным стогом посреди комнаты. Я сегодня видела много таких на улице. Псих отложил грабли. - Смотри, кто у тебя поселился, свинтус! - Ииии-Ёжик!!!! Какой милый! - ЁЗик! М-и-илый! Тьфу, ежей развела! В листьях возился. А вот там у тебя была грибница. - Псих, почему тебя так долго не было? - Я был нужен? - Нет… - Что с тобой случилось? Да. Я все лето про тебя слышал, ты производила шум. А когда мы последний раз виделись, ты вела себя примерно как тень от колонки на рок-концерте. Ты опять занимаешь пространство, знаешь… - Пустотой было сложно заполнить пустоту… - Знаю… Это лето на самом деле зарядило мои батареи. Надолго ли? - Хочешь, ежа тебе подарю? Я приняла подарок с благодарностью, и налила ему (подарку) молочка. В моей комнате было окно, в окне - ещё одно, в том, другом, - телевизор, в телевизоре – война. Во дворе падали листья по очереди, дождь шел – пришел и ушел, а скамейки перестали быть скамейками по сути назначения. Моя любовь грязным облачком висела в углу, а мне тем временем дышалось легче. Ежик пил молоко, Псих сидел на ворохе листьев. Осень в городе. Псих покосился в угол. Потом резко обернулся. Я пожала губы. Все, он заметил. Лицо его стало потерянным. И виноватым, очень, очень виноватым. Впрочем, он и так все знал. Потому и пришел. - Влюбилась-таки?… Я-то думал, что это ты развоевалась. Зачем… Совсем сдурела… Знаешь, сколько топлива жрет это…?! Ведь скоро зима… - Не волнуйся, она скоро издохнет. - Да вижу. Не была бы она еле живая, разве ж удалось бы тебе её вытряхнуть. Обратно пустишь? - Не хотелось бы, но ты же знаешь, как это сложно… Чемодан без ручки, ей-богу! И тащить неудобно, и бросить жалко. - Это я виноват со своими дурацкими цветами… Черт, что я говорю тебе, это же я во всем виноват, ты хотела меня остановить, а я… Псих рыдал. Какой смысл теперь рыдать? - Знаешь, не расстраивайся… Я вижу 154 оттенка оранжевого теперь. И ещё… - Она уже пыталась тебя убить? - …Да… Тогда… Когда я поняла, что любовь опять победила, жрет меня, ничего не давая взамен, я опять не могу с ней справится, sucker love, а box I choose, no other box I choose to use… Как я боролась за себя… Я сидела на полу напротив открытого балкона и курила дома, и купила себе полкило пончиков и ела их в одно лицо, и звонила всем подряд и рассказывала о своем горе так, как будто пересказываю черную комедию. Пела очень громко всякие песни, ногти были загнаны в ладони до костей. И никто тогда не заметил, что смеяться с закушенными до крови губами очень сложно. Вот так. Снова создать себя с помощью любви было ошибкой. Дома не строят на песке. Псих зарылся в листья. Ежик заснул. Любовь превратилась в бензиновую лужу на полу и бросала радуги на потолок. Я села на корточки и положила ладони в воду. Через секунду радуги разбегались от моих ресниц. Сильно заболело в районе солнечного сплетения. В окне в окне война сместилась из телевизора к раковине с посудой. Кровопролитие было в самом разгаре, когда вернулся дождь. - Наверно, он что–то забыл. - Тебя? - Осень в городе. - Хочешь жить? - Нет. - Умереть? - Нет. Псих встал и четким движением ударил меня в грудь свинцовыми ножницами. Пока я оседала на листья, еж проснулся, войны закончились, дождь собрал всех, кого хотел увести с собой и вновь ушел. - Я был должен. С кончиков пальцев сочился бензин. Больше не было боли. В комнате освободилось много места – пустота не заполняет пустоту. Так легко. Кран шумит, как водопад, оглушительно топает паук на потолке, еж чавкает, как гигантская свинья. Я очень долго лечу сквозь янтарно-желтые листья вниз, пока не касаюсь затылком досок пола, мягких, как пыль. - Спасти тебя. Псих дернул лезвия на себя, из расколотой грудной клетки медленно, как снег, только вверх, полетели, закружили серые клочья. Кто-то на другом конце Города поставил пластинку с группой МУЛЬТФИЛЬМЫ. Оттого, что МультФильмы играют на весь город, пахнет мандаринами. - Какой ты бессердечный. - Теперь ты тоже. - Господи, дай ей любви! Не отрекись от неё. Так проходят дни до судного дня… - сказал еж. И сбежал, потому что Псих кинул в него тапком. Наверное, ежик был большим поклонником «Ночных Снайперов». Он был из последних романтиков, что среди ежей вообще-то большая редкость, и считал, что мы слишком жестоко обошлись с любовью, он желал ей (и мне) жизни. Завтра я одену свитер потолще, чтобы не было заметно дыры в груди, и пойду на концерт Мультиков – самое место для бессердечных людей, которые умеют ловко притворятся. И я посмотрю по сторонам, может быть, замечу бензин на ресницах, и радуги на лице Егора Тимофеева, или Жени, а скорее Руста, хотя кого-то это удивляет, и ещё кое-кого. Да… А я снова буду тенью от колонки – так лучше. Тепло надо беречь, а не расходовать на радуги, ведь рассчитывать получить взамен другие, по меньшей мере, глупо. Спасибо, Псих. Я больше не отдам ни грамма тепла, которое так нужно мне самой. С какой стати? Никто не согреет меня, а на дворе не май. ЗАКРЫВАЙТЕ ОКНА ОСЕНЬ В ГОРОДЕ ПОСЛЕ ТОЧКИ Фонтан бил прямо из пола. Я уже сбегала к соседям. Они посмотрели на меня как на дуру и продемонстрировали свой потолок, а с изнанки – мой пол, абсолютно сухой, недавно выбеленный. Пошлая люстра посередине – да, но откуда фонтан? Вернулась к себе – воды на полу было по щиколотку. Фонтан бил все сильнее. Хорошенький такой чистый фонтанчик. Мне совсем не хотелось его затыкать, не хотелось, чтобы он исчез. Такой чудесный – как в книжке на картинке. Прозрачно-голубой, вырывается из ковра вертикально вверх. Вода все прибывала, тапочки поплыли, ручки какие-то, разбухшая телефонная книжка, ремень от джинсов, сами джинсы, коробки от кассет – я вечно разбрасываю вещи – дурная привычка. Я весело попрыгала по воде, а потом плюхнулась на задницу прямо рядом с фонтаном, капли падали мне на лицо, и меня охватил какой-то поросячий восторг. Радостно смеясь, я отвалилась на спину, а потом подскочила и навернула круг по комнате, стараясь поднять как можно больше брызг. Я вымокла до нитки и хохотала над своим отражением в зеркале – эдакая мокрая кошка с горящими глазами. Откуда бы не взялся этот фонтанчик – меня он определенно радует! Знать бы, что это такое? Воду уже достигла уровня подоконника, и тут я снова вспомнила про соседей. Фонтан, похоже, не их рук дело, но я–то уж точно должна была их залить. А, черт с ними! В приступе совершенно хулиганского веселья я распахнула окно, живо представив себе, как вода переливается через подоконник, захватывает двор и устремляется вниз по улице. Воображение нарисовало мне картину вселенского потопа–дубль два, центром которого будет моя квартира. Но ничего такого не произошло, вода спокойненько поднималась дальше, как будто её держала невидимая преграда. Интересно. Я пошла к двери, открыла её – то же самое, вода не выливалась. Я поняла – это МОЙ фонтан и МОЯ вода. Вот почему не затопило соседей – все это имело отношение только ко мне. Это – для меня! Я вернулась к фонтану – струя хлестала прямо в потолок и разбивалась от него. Я прильнула к ней губами и сделала крупный глоток. В ту же секунду резко со свистом, как от внезапного чудовищного сквозняка, захлопнулись окно и дверь. Вода вспыхнула бензиновыми пятнами. Она загоралась везде, куда падал мой взгляд – мои глаза излучали тысячи бензиновых радуг. Я ринулась к дверям – по квартире теперь можно передвигаться только вплавь, разве что, отталкиваясь от пола да задевая дрейфующие стулья и посуду. Я рвала ручку на себя, но это было бесполезно. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Я еле добралась до окна, я попыталась встать на пол, мне это удалось. «Возьми себя в руки. Возьми. Себя. В. Руки.» Я выловила стул, размахнулась и что было силы швырнула им в окно. Стул разлетелся в мелкие щепы, и меня осыпало градом деревяшек. Внезапно я успокоилась. Вода такая чистая и прозрачная, и какая приятная на вкус. Можно лечь на спину, полуприкрыв глаза, и смотреть, как медленно приближается потолок в бензиновых пятнах. 03.11.01 |